в мире осталось всего пару вещей, которые я люблю больше мизераблей, и одна из них - это антиутопии
боже
26.05.2014 в 09:50
Пишет
Склад Дежурки:
Пишет
Гость:
09.05.2014 в 04:03
Вброшу-ка я этот позорный антиутопический фичок, пока никто не видит.
e\r, социалка, ER, ООС, плохо написанная половая ебля и повествование от лица Анжольраса. Кто не спрятался, я не виновата; 1/2Анжольрас обернулся на писк регистратора. Пришёл Грантер: только у него из «Друзей азбуки» была тёмно-серая метка. Хлопнула тяжёлая дверь, и знакомая фигура на мгновение замешкалась у входа.
Охранник лениво кивнул, даже не проверив регистрацию: Грантер бывал тут каждое воскресенье, когда «Друзья азбуки» собирались в дальней комнате, которую Анжольрас давно уже арендовал для кружка. Посетители заоглядывались: «тёмно-серые» тут бывали редко, их могли и не впустить, а Грантер зашёл в Мюзен как к себе домой, и даже поздоровался с кем-то из старых знакомых. Он дёрнул стеклянную дверь, отделявшую дальнюю комнату от остального зала, и прошёл прямо к столику, за которым сейчас сидел Анжольрас — обычно его занимал Грантер. Там, под абажуром и жёлтой ткани, он что-то черкал в блокноте или разглагольствовал за очередной бутылкой вина о том, что весь мир прогнил и что вера никому не поможет. Анжольраса раздражала эта депрессивная однообразность речей Грантера — болтовня ради болтовни, бессмысленное жонглирование словами.
— Привет, — сказал Грантер, садясь напротив. Свой рюкзак он кинул на пол, в ноги, ступнёй подвинул его к стене. Анжольрас приветственно кивнул. Его взгляд сам потянулся к рукам Грантера: там, чуть выше запястья, темнела регистрационная полоса, которая бросалась в глаза даже на смуглой коже. Грантер никогда не прятал её под одеждой или ремешком часов, демонстративно закатывал рукава водолазки, и Анжольрас каждый раз стыдливо отводить глаза от этого унизительного знака. Государство признало Грантера бракованной особью. Чуть менее бракованной, чем носителя чёрной метки — ему не делали химической кастрации и не запрещали интеллектуальный труд, — но всё же третьим сортом. Анжольрас положил свою ладонь поверх ладони Грантера и снова прислушался к тому, что говорит Комбефер.
Тот стоял возле сдвинутых в центре комнаты столов, сложив руки на груди. Перед ним сидели новички: те, кто совсем недавно пришёл в кружок. К «Друзьям азбуки» их приводило смутное ощущение неправильности, но мало кто оставался: слишком радикальной казалась мысль о равных правах для всех людей.
Анжольрас скользил взглядом по лицам, пытаясь понять, кто останется, а кто вскоре уйдёт. Некоторых Анжольрас ещё даже не запомнил в лицо, зато на других возлагал большие надежды. Например, на ипохондрика Жоли, который всегда тщательно вытирал приборы антисептиком: он, по выражению Комбефера, переживал кризис начальных курсов, когда любой студент-медик находит у себя все возможные и невозможные болезни (так, один приятель Комбефера подозревал у себя даже родильную горячку). Несмотря на свою мнительность, Жоли отличался храбростью и весёлым нравом; он придумал забавные листовки для кружка, которые Грантер взялся нарисовать. Ещё один человек почти сразу привлёк внимание Анжольраса: Жан Прувер, рыжеволосый, нескладный и всегда растрёпанный, как будто только встал с кровати. У него была белая метка, но Прувер старательно прятал её под кучей цветных браслетов. Он всегда слушал Комбефера внимательно, и один раз уже успел поспорить с Андре из-за теории классов. Андре Анжольрасу не нравился: один из тех, кто не готов отказаться от своих предубеждений. Такие уходят, уверенные, что «Друзья азбуки» — просто кучка «левых» фанатиков.
— Всем нужно понять, — говорит Комбефер, — что вредна сама идея о том, что есть люди второго и первого сорта. Что государство может ограничивать права и свободы одних в пользу других. Нам не помогут полумеры вроде движения а репродуктивный выбор — это всё равно, что лечить вместо самой болезни её симптомы.
Анжольрас поморщился. Поправки к закону о классовом разделении принимали редко, и они почти не помогали. Грантер словно услышал его мысли.
— Какая разница, можно тебе плодиться или нет, если ты всё равно будешь мести улицы за копейки, а за секс с «белой» тебя осудят, как за изнасилование.
Анжольрас кивнул.
— Я рад, что ты это понимаешь.
— Ты думаешь, обычно я...
— Да, потому что не хочешь понять. И не веришь во всеобщее равенство.
Анжольрас строго посмотрел на Грантера. Тот отсалютовал бокалом вина.
— А ты сам-то веришь, что я равен тебе?
— Верю.
— А я не очень. Нет ничего удивительного, Анжольрас, в том, что ты признан эталонным человеком, — словно продолжая разговор, произнёс Грантер. — А я почти что отбросом. Хотя родители очень жалеют об этом и считают, что при моих способностях я должен был получить хотя бы светло-серую метку. Белой мне, знаешь, не видать из-за внешности.
— Им стоило бы жалеть о том, что жизнь людей определяется чертовой меткой! — запальчиво произнёс Анжольрас. — Этого не заслуживает никто.
Грантер улыбнулся — и улыбка преобразила его некрасивое лицо, сделав неожиданно привлекательным. Анжольрас всегда поражался этой перемене, которая казалась ему почти волшебством, хотя в волшебство Анжольрас не верил даже в детстве.
— В твоём пыле есть что-то вдохновляющее, — задумчиво произнёс Грантер. — Ещё немного, и я поверю в то, что когда-нибудь все люди будут равны.
Грантер притянул к себе ладонь Анжольраса и поцеловал его пальцы.
— Ты придёшь сегодня ко мне? — спросил он. Анжольрас кивнул.
— Приду.
Из кафе Анжольрас пошёл домой: ему нужно было подготовить доклад по римскому праву. Только после этого он отправился к Грантеру: проехал несколько остановок на метро, а дальше пошёл пешком, хотя мог бы пересесть на автобус.
Грантер встретил Анжольраса на пороге. В коридоре было темно, только белела рубашка Грантера и вешалка на стене. Из комнаты сочился жёлтый свет, пробиваясь через щель под дверью.
— Приходи, — Грантер легко чмокнул Анжольраса в щёку — только коснулся губами.
Анжольрас снял плащ, аккуратно повесил его в шкаф. В квартире Грантера всегда царил беспорядок, но Анжольрас всё равно раскладывал свои вещи по местам с педантичностью, достойной лучшего применения.
Они прошли в просторную студию, у стен которой в беспорядке стояли холсты и валялись рисунки на бумаге. Когда-то это была двухкомнатная квартира, но потом перегородку между комнатами и кухней снесли, сделав большую студию. Грантер говорил, что так ему удобнее: не надо каждый раз бегать по коридору в ванную, чтобы вымыть кисти или налить свежую воду для акварели.
«К тому же её сдают по дешёвке», — сказал как-то Грантер, и Анжольрас в очередной раз вспомнил, что Грантер не может много зарабатывать. Из-за тёмно-серой метки его не приняли ни в одну дизайнерскую контору, и ему приходится перебиваться случайными заработками из дома.
Анжольрас скинул ботинки и забрался с ногами на кровать. От простыней ещё пахло порошком — видимо, Грантер сменил бельё всего несколько часов назад, оно ещё не успело пропитаться едкими запахами растворителя и сигарет. На тумбочке у кровати стояла пустая пепельница, в с другой стороны пристроился мольберт. Анжольрас украдкой глянул на него. К планшету белым малярным скотчем был приклеен лист акварельной бумаги с едва намеченными очертаниями крыш и неба, затянутого облаками.
— Иди сюда, — произнёс Анжольрас, притягивая Грантера к себе. Тот улёгся рядом, закинул ногу на бедро Анжольраса. Через окно на них лился тёплый свет низко висящего солнца, и от него в каштановых волосах Грантера заиграли золотые блики.
— Тебе не мерзко? — спросил с усмешкой Грантер. Усмешка вышла кривая и ненатуральная.
Анжольрас провёл рукой по его щеке, прислушиваясь к своим ощущениям. Грантер должен был вызывать в нём отвращение, как если бы он решился заняться сексом с животным, но ничего подобного Анжольрас не испытывал. Ему хотелось поцеловать Грантера, залезть руками ему под рубашку, обнимать, гладить, дотронуться языком до смуглой кожи...
— Я бы не занимался с тобой сексом, если бы ты не нравился мне.
Анжольрас навалился на Грантера, целуя. Он чувствовал, как рука Грантера скользит по его спине, а потом ниже, по бедру, как Грантер гладит его через тонкую шерсть брюк. Под своими пальцами Анжольрас чувствовал непослушные волосы Грантера то, как часто бьётся его пульс.
— Ты всегда так краснеешь от одних поцелуев, — сказал Грантер, когда они разомкнули губы и объятия.
— Потому что я хочу не только поцелуев.
Грантер стянул с Анжольраса футболку, поцеловал грудь чуть ниже соска, провёл ладонью по животу. Руки у него были прохладные, несмотря на то, что тело почти горело.
— Где у тебя смазка? — спросил Анжольрас.
— На столе.
Им пришлось прерваться. В бардаке, среди огрызков карандашей и кусков пастели, он нашёл стеклянную баночку со смазкой. Когда Анжольрас вернулся в кровать, Грантер уже разделся и закинул вещи на стул. Он даже не прикрылся простынёй, и Анжольрас на секунду застыл, любуясь его телом. Друзья считали, что Анжольрас не может увидеть красоты ни в чём, кроме очертаний Франции на карте (и доля шутки в этой шутке была пренебрежимо мала), но внешность Грантера всегда завораживала его.
Анжольрас снова лёг в кровать. Грантер стянул с него брюки и трусы, бросил их на пол, провёл рукой по возбуждённому члену Анжольраса.
— Тебе нравится нарушать закон, да?
— Такой закон обязательно надо нарушать.
Анжольрас поцеловал Грантера в живот, чуть выше пупка, а дальше всё смешалось для него в круговорот ощущений. Анжольрас помнил, как смазал Грантера, как вошёл в него без подготовки — они достаточно часто занимались сексом, чтобы обойтись без неё. Помнил саднящую боль от ногтей Грантера, впившихся в спину, помнил поцелуи на своей коже — и как сам целовал в ответ. Кожа стала влажной, к щеке и шее прилипли пряди волос, сердце стучало, как сумасшедшее. Грантер выгибался под ним, насаживаясь на член, слепо искал губами губы Анжольраса.
На этот раз они кончили почти одновременно.
URL комментарияПишет
Гость:
09.05.2014 в 04:04
2/2Анжольрас улёгся рядом с Грантером и прикрылся простынёй: из окна тянуло холодом. Мир снова вернулся на своё место; Анжольрас слышал далёкий шум машин, редкие щелчки капель по подоконнику, шелест листьев, жужжание компьютера. Солнце уже скрылось, и комната медленно погружалась в синеватый полумрак.
— Кажется, за окном дождь, — сказал Грантер, лениво погладив Анжольраса по щеке.
— Нет, просто что-то капает из окна сверху.
— Жаль. Был бы отличный предлог попросить тебя остаться.
— Я останусь.
Анжольрас поцеловал Грантера в щёку.
Они совершали преступление, любой «нормальный» человек признал бы их союз отвратительным и противоестественным. Скажи Анжольрас, что спал с Грантером добровольно, его бы заставили долго ходить к психологу, чтобы излечить от полового извращения: не потому, что он спал с мужчиной, а потому, что он спал с «тёмно-серым».
— Знаешь, что бы сказал про это психолог? — Грантер снова словно услышал его мысли. — Что у тебя стокгольмский синдром. Или глубокая психологическая травма, связанная с сексуальностью. Наверное, он бы начал искать в твоём детстве изнасилование или что-то вроде: гадкий дядька с чёрной меткой поманил маленького ангелочка Анжольраса конфеткой, а потом снял с него трусики или показал свой член. «На самом деле это было, просто память вытесняет такие эпизоды». А про меня бы психолог сказал, что я принуждаю тебя к сексу, чтобы повысить социальный статус. Или из острого чувства собственной неполноценности — потому что «тёмно-серые», конечно, ощущают свою ущербность, а совершенство «белых» вызывает у них зависть и злобу, характерную для столь примитивных существ.
— Прекрати. Это звучит просто отвратительно.
— Я знаю. А это, заметь, официальная наука — по мне так всем этим психологам стоит дать по швабре в руки и отправить мыть туалеты. Там они хоть на что-то сгодятся.
Анжольрас улыбнулся и уткнулся носом в плечо Грантера.
— И всё же ты поддерживаешь нас.
— Пожалуй, — Грантер перебирал пальцами его волосы. — Позовёшь меня с собой на баррикады?
— Обязательно позову.
В комнате стало совсем темно и холодно, и тогда Анжольрас прижался к Грантеру всем телом. Он слышал, что откуда-то сверху звучит давно запрещённая Марсельеза — а может, она была только в его воображении.
@темы:
who's there? - FRENCH REVOLUTION!